Письма из Дарема

Letter 6

В субботу мы были на концерте в Соборе. Играл симфонический оркестр Дарема – города, в котором всего 100 000 жителей! Или каждый второй житель Дарема – музыкант, или же сюда присоединились еще и жители графства с тем же названием. В Англии вообще очень любят музыку: на радио два канала – целиком классические: Радио-3 и Classical Channel, 48 часов классической музыки в сутки. Почти все оркестранты – любители, только дирижер и солисты – профессионалы. Но уровень очень высокий; оркестр выступает в хороших залах. Перед началом каноник Собора помолился за всех музыкантов – ему все откликнулись: «Амен!». Программа была весьма романтическая: Бетховен, увертюра к «Эгмонту», Концерт для виолончели с оркестром Дворжака и Вторая симфония Рахманинова. Публика – весьма почтенная. Несмотря на то, что семестр уже начался и все студенты съехались, на концерте их почти не было. Я заметила только двух молодых японцев, по-видимому, музыкантов: слушали очень внимательно. И вообще тишина со стороны аудитории была полная, какой в моем любимом Большом зале Консерватории я никогда не услышу! А вот акустика в соборе для концерта оказалась неважная: звук уносился под купол, завивался между колоннами, отражался от стен и возвращался нежеланным эхом.

Увертюра к «Эгмонту», по-бетховески мощная, казалась, написана крупными, широкими мазками. А виолончельный концерт - глубокий и лирический. Дворжак любил Жозефину Чермакову, предложил ей руку и сердце, а она отказала. Тогда он женился на ее сестре. Жозефина умерла неожиданно, молодой. После ее смерти Дворжак написал знаменитое адажио – наверное, самое печальное в мире, использовав нем любимую песню Жозефины «Дайте мне побродить наедине с моими мечтами». Для англичан этот концерт печален вдвойне: молодая виолончелистка, очень талантливая и к тому же красавица, прославилась своим исполнением этого концерта. Девушка решилась на то, на что не решались другие ее соотечественники, по натуре сдержанные, - она играла со всей страстью, давая аудитории возможность испытать страсть. Ко всеобщему горю, виолончелистка умерла от жестокой болезни, множественного склероза, не дожив, кажется, и до тридцати лет. В адажио особенно красив дуэт виолончели и духовых, а финал просто пронзительный: виолончель тянет свою последнюю ноту переходя от пианиссимо к самому громкому форте. К ней по очереди присоединяются группы инструментов, в конце – гремят ударные. А виолончель вдруг замолкает, как бы отстранившись от этого буйства: все сказано, и смычок повис…

Лучше всего слушал концерт некий Jacob Britton – правда, мраморный; его надгробие недалеко от того места, где сидел оркестр. Полулежа, этот бритт подпер голову рукой и устремил вгляд в себя. Даже Рахманинов его не развеселил. Вторая симфония – широкая, певучая – казалось, хочет вырваться за стены собора - даже в таком огромном, как Даремский, ей было тесно. Во второй части откуда-то вылетела летучая мышь и стала носиться по собору, кружить над музыкантами, но те послушно смотрели в ноты. Оркестру долго аплодировали. В Англии любят русских композиторов и хорошо знают даже редкие имена. На ужине в колледже я познакомилась с преподавателем вокала – он приветствовал меня по-русски. Хотя язык он нигде не учил, но поет партии из русских опер на языке оригинала и своих студентов тому же учит. В университете есть музыкальный факультет; расположен он в самом лучшем месте – в средневековом дворце, рядом с Собором. Там недавно стали читать пробный курс музыкальной терапии. В Дареме такого еще нет, а вот в Лондоне есть курс, сочетающий исполнительство, композицию и социальную работу: там учат как, например, импровизировать с детьми и взрослыми, в том числе никогда не учившимися музыке, включая сюда и инвалидов. Идея мне кажется замечательной: что лучше музыки может объединять, утешать и радовать?