Мы уезжаем из Дарема. Три месяца — целая жизнь. Ты приезжаешь в незнакомое место — сначала ничего не понимаешь и ходишь потерянным — постепенно узнаешь город и людей — привыкаешь, начинаешь любить — и вот уже надо расставаться.
С самого приезда Дарем был к нам благосклонен. Первым, что увидели мы из окна подходившего к станции поезда, был Собор — он возвышался во всем своем величии, освещенный послеполуденным солнцем. Был теплый день ранней осени. Мы ехали по средневековым улочкам в такси — по радио звучала «Пасторальная симфония». К тому моменту, когда мы подъехали к колледжу, я пришла в состояние тихого восторга. И состояние это не покидало меня все время, проведенное в удивительном городке под сенью Собора.
Собор виден из всех концов города. Он неожиданно выскакивает на тебя из-за поворота, вырастает при подъеме на гору, обрушивается своей громадой, когда ты выходшь из дома. Колокола Собора слышны далеко от Дарема. Его куранты отбивают каждую четверть часа: в четверть они играют мелодию один раз, в полчаса — повторяют два раза, без четверти — три, а когда сравняется час, играют все четыре части мелодии и потом еще бьют положенное число раз. Особенно удобно ночью, когда не спится, — не надо смотреть на часы, довольно просто лежать и слушать бой курантов. Вот они пробили три часа, вот — полчетвертого, вот четыре, а больше ты, наконец уснув, уже не слышишь… В четверг вечером колокола бьют долго: это по очереди упражняются звонари Собора. Среди них — не все церковного чина, есть и миряне — например, моя знакомая, преподавательница ирландских танцев. Чтобы бить в колокола, не надо лезть на колокольню — три предлинных скрепленных между собой каната спускаются из-под купола прямо в центр Собора.
Колокола зовут на службу, возвещают о событиях веселых и грустных. Перед вечерней молитвой — Evensong — начинает звонить один колокол. В начале редкие и тяжелые, удары его учащаются, торопят, говорят: чтобы дойти до Собора и пройти через весь его неф в хор, осталось пять минут. Об этом «вечернем звоне» ирландец Томас Мур в начале 19 века сложил так хорошо знакомые нам по переводу Ивана Козлова и романсу Алябьева строки:
Those evening bells! Those evening bells!
How many a tale their music tells
Оf youth, and home and that sweet time,
When last I heard their soothing chime.
А двумя веками раньше поэт и священник Джон Донн написал слова, ставшие известными благодаря роману Хемингуэя «По ком звонит колокол». Донн (его имя — John Donne — правильнее произносить «Дан», как глагол «done») родился в католической семье в самый разгар религиозных гонений; его дядя был казнен в Тауэре, брат тоже пострадал. Заканчивая колледж, Донн вынужден был сменить веру. Успешная в начале карьера была разрушена тайным венчанием с дочерью патрона; многодетная семья нуждалась и жила милостью редких покровителей. К концу жизни Донн, отчаявшись найти постоянный заработок, принял сан священника и написал ряд проповедей, больше похожих на поэмы. В одной из них есть абзац, начинающийся моим любимым «No man is an island»:
Нет человека, который был бы как остров, сам по себе,
каждый человек есть часть материка, часть суши;
и если волной снесет в море береговой утес, меньше станет Европа…
Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством.
А потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол; он звонит и по Тебе.
Если прийти в Собор в субботу утром и пройтись по галерее внутреннего двора, можно услышать занимающийся в Сокровищнице хор мальчиков. Школы хористов — самые первые в средневековой Европе, именно с них началась история школьного образования. Начальная школа должна была обеспечить нужды Церкви — подготовить хористов, поэтому в ней учили прежде всего — еще до того, как читать и писать — петь псалмы. Грамоту мальчики постигали позже, уже в старших классах. У Чосера, в «Рассказе настоятельницы», набожный младший школьник спрашивает у старшеклассника, о чем идет речь в молитве Alma Redemptoris Mater. Страший товарищ ему отвечает: я знаю, что это о Деве Марии, но и только — «I kan na moore expounde in this mateere./I lerne song, I kan but smal grammeere» (дескать, песни учил, а грамоту только чуть). Школа при Соборе Дарема дошла до нас практически без изменений — туда до сих пор берут только мальчиков; прием девочек, запланированный со следующего года, станет революцией! Я наблюдала, как хор репетировал в Соборе накануне Рождества. Мальчики всех возрастов, в длинных фиолетовых — цвета Князя-епископа — облачениях, под дирижерство регента старательно распевали сложный гимн. Когда регент отвлекался, они начинали замахиваться друг на друга нотами и пихаться, но как только тот поворачивался к ним, снова принимались петь своими ангельскими голосами. После репетиции они встали со своих мест и прошествовали через Собор чинно, строем, но из дверей вываливали уже толпой. Быть хористом — престижно, почти как оперным певцом. Бывший солист самого знаменитого хора Королевского колледжа в Кембридже и по прошествии сорока лет получал письма от своих поклонников.
Конечно, мне будет не хватать Собора — как не хватать и колледжа у реки, и потрясающей вежливости жителей Дарема: на улице тебе всегда уступят дорогу, а если ты случайно заденешь кого-то в толпе, то перед тоббой еще и извинятся! Будет мне не хватать и вас, моих читателей: ведь у письма не один автор, а несколько — и пишущий, и его адресаты. Это благодаря вам я увидела Дарем таким — почти волшебным, средневековым, занесенным к нам из сказки. Хорошо, если мне удалось поделиться этой сказкой с вами. До встречи в Москве!
С самого приезда Дарем был к нам благосклонен. Первым, что увидели мы из окна подходившего к станции поезда, был Собор — он возвышался во всем своем величии, освещенный послеполуденным солнцем. Был теплый день ранней осени. Мы ехали по средневековым улочкам в такси — по радио звучала «Пасторальная симфония». К тому моменту, когда мы подъехали к колледжу, я пришла в состояние тихого восторга. И состояние это не покидало меня все время, проведенное в удивительном городке под сенью Собора.
Собор виден из всех концов города. Он неожиданно выскакивает на тебя из-за поворота, вырастает при подъеме на гору, обрушивается своей громадой, когда ты выходшь из дома. Колокола Собора слышны далеко от Дарема. Его куранты отбивают каждую четверть часа: в четверть они играют мелодию один раз, в полчаса — повторяют два раза, без четверти — три, а когда сравняется час, играют все четыре части мелодии и потом еще бьют положенное число раз. Особенно удобно ночью, когда не спится, — не надо смотреть на часы, довольно просто лежать и слушать бой курантов. Вот они пробили три часа, вот — полчетвертого, вот четыре, а больше ты, наконец уснув, уже не слышишь… В четверг вечером колокола бьют долго: это по очереди упражняются звонари Собора. Среди них — не все церковного чина, есть и миряне — например, моя знакомая, преподавательница ирландских танцев. Чтобы бить в колокола, не надо лезть на колокольню — три предлинных скрепленных между собой каната спускаются из-под купола прямо в центр Собора.
Колокола зовут на службу, возвещают о событиях веселых и грустных. Перед вечерней молитвой — Evensong — начинает звонить один колокол. В начале редкие и тяжелые, удары его учащаются, торопят, говорят: чтобы дойти до Собора и пройти через весь его неф в хор, осталось пять минут. Об этом «вечернем звоне» ирландец Томас Мур в начале 19 века сложил так хорошо знакомые нам по переводу Ивана Козлова и романсу Алябьева строки:
Those evening bells! Those evening bells!
How many a tale their music tells
Оf youth, and home and that sweet time,
When last I heard their soothing chime.
А двумя веками раньше поэт и священник Джон Донн написал слова, ставшие известными благодаря роману Хемингуэя «По ком звонит колокол». Донн (его имя — John Donne — правильнее произносить «Дан», как глагол «done») родился в католической семье в самый разгар религиозных гонений; его дядя был казнен в Тауэре, брат тоже пострадал. Заканчивая колледж, Донн вынужден был сменить веру. Успешная в начале карьера была разрушена тайным венчанием с дочерью патрона; многодетная семья нуждалась и жила милостью редких покровителей. К концу жизни Донн, отчаявшись найти постоянный заработок, принял сан священника и написал ряд проповедей, больше похожих на поэмы. В одной из них есть абзац, начинающийся моим любимым «No man is an island»:
Нет человека, который был бы как остров, сам по себе,
каждый человек есть часть материка, часть суши;
и если волной снесет в море береговой утес, меньше станет Европа…
Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством.
А потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол; он звонит и по Тебе.
Если прийти в Собор в субботу утром и пройтись по галерее внутреннего двора, можно услышать занимающийся в Сокровищнице хор мальчиков. Школы хористов — самые первые в средневековой Европе, именно с них началась история школьного образования. Начальная школа должна была обеспечить нужды Церкви — подготовить хористов, поэтому в ней учили прежде всего — еще до того, как читать и писать — петь псалмы. Грамоту мальчики постигали позже, уже в старших классах. У Чосера, в «Рассказе настоятельницы», набожный младший школьник спрашивает у старшеклассника, о чем идет речь в молитве Alma Redemptoris Mater. Страший товарищ ему отвечает: я знаю, что это о Деве Марии, но и только — «I kan na moore expounde in this mateere./I lerne song, I kan but smal grammeere» (дескать, песни учил, а грамоту только чуть). Школа при Соборе Дарема дошла до нас практически без изменений — туда до сих пор берут только мальчиков; прием девочек, запланированный со следующего года, станет революцией! Я наблюдала, как хор репетировал в Соборе накануне Рождества. Мальчики всех возрастов, в длинных фиолетовых — цвета Князя-епископа — облачениях, под дирижерство регента старательно распевали сложный гимн. Когда регент отвлекался, они начинали замахиваться друг на друга нотами и пихаться, но как только тот поворачивался к ним, снова принимались петь своими ангельскими голосами. После репетиции они встали со своих мест и прошествовали через Собор чинно, строем, но из дверей вываливали уже толпой. Быть хористом — престижно, почти как оперным певцом. Бывший солист самого знаменитого хора Королевского колледжа в Кембридже и по прошествии сорока лет получал письма от своих поклонников.
Конечно, мне будет не хватать Собора — как не хватать и колледжа у реки, и потрясающей вежливости жителей Дарема: на улице тебе всегда уступят дорогу, а если ты случайно заденешь кого-то в толпе, то перед тоббой еще и извинятся! Будет мне не хватать и вас, моих читателей: ведь у письма не один автор, а несколько — и пишущий, и его адресаты. Это благодаря вам я увидела Дарем таким — почти волшебным, средневековым, занесенным к нам из сказки. Хорошо, если мне удалось поделиться этой сказкой с вами. До встречи в Москве!